Все ротмистры были у короля. Гетман предложил каждому из них высказать свое мнение, что они полагают делать далее, так как вчера привезено всего 60000 злотых; этой суммы не только не достаточно для уплаты жалованья, но даже если разделить деньги между ними по частям, то пришлось бы каждому по такой нич­тожной доле, что стыдно будет вспомнить. «Никто другой, — го­ворил он, — не виноват так в этом, как наши сборщики; только они одни виною, что король и мы терпим такие недостатки». За­тем говорил король, тоже жалуясь на сборщиков: «Они губят меня и республику и вас всех; теми деньгами, которые привезены, трудно уплатить всем, но можно только раздать их наиболее нуж­дающимся. Если же мы здесь не останемся и все покинем землю неприятельскую, то понесем большие потери, потому что все кре­пости и замки, взятые нами, попадут В руки неприятеля; а затем все наши трехлетние труды и траты, которые мы понесли, вся наша слава, которую мы добыли, — все пропало. Лучше немного по­дождать, немного потерпеть, нежели допустить себя до этого; из двух зол лучше выбирать меньшее; если здесь останетесь, то стес­ните не только Псков, но и всю Ливонию, потому что Псков — ворота Ливонии; тогда русские, запертые в замках и крепостях, будут умирать с голоду и без пролития крови достанутся в наши руки. Если же сам в. князь даст нам битву в открытом поле, тогда конец будет зависеть от воли самого Господа Бога, который нам
поможет, как помогал он до сих пор. Там, где будете расположены на зиму, нужды никакой не встретите, потому что там деревни и села довольно частые и продовольствия большой избыток. Тогда, имея при себе пехоту, можете окопаться в деревнях, обеспечить себя стражею, чтобы следить за неприятелем, на которого можете делать наезды. Оставляю при вас своего племянника, который, если дело дойдет до того, сложит тут свою голову. Я было хотел сам остаться с вами, но имею письма из Польши от знатнейших сенаторов, от архиепископа, от епископа Краковского, от пана Сендомирского, что без меня трудно что-либо сделать, а Бог свидетель, каково мне бывает в таких случаях: я согласился бы лучше вступить в опаснейший бой с неприятелем, чем присутство­вать на сеймах. И так пусть каждый терпеливо подчинится необ­ходимости; пусть каждый готовится к тому, чтобы остаться здесь; к тому же убеждайте и уговаривайте своих товарищей. Деньги, которые приносятся в Варшаву на св. Мартина**, скоро прибудут, о других же способах достать их я сам позабочусь; все ваши же­лания буду удовлетворять не одним только жалованьем, но всеми средствами, которые находятся в моем распоряжении».
Отвечали на это сперва паны радные, а потом — все ротмист­ры по очереди. Пан Гнезненский обещал (теперь уже не так, как в первый раз: после разговора наедине с гетманом мнение его изме­нилось) служить, пока хватит сил. «Буду, — говорил, — убеж­дать товарищей, чтобы остались; имею немного серебра, Которое и раздам им; за другим пошлю в Вальпию». Пан Радомский го­ворил тоже. Когда пришла очередь ротмистров, пан Пжиемскии начал с того, что обещал положить все свои силы: «Имею не­сколько серебра, цепь в несколько сот червонных, все раздам то­варищам, лишь бы не разъезжались». Бонар, Нишицкий, Зебр-жидовский говорили в том же смысле; другие по чувству прили­чия не хотели отставать от этих, но не ручались за своих товари­щей, обещая, впрочем, их уговаривать. Когда ротмистры кончили, им объявили, чтобы они тотчас же переговорили с товарища­ми, а утром явились бы к королю с ответом. Разошлись ротмист­ры, почесывая затылки и обдумывая, что делать с товарищами.
Пан Гнезненский, нужно полагать, останется здесь, при гет­мане; но я не думаю, чтобы сам гетман долго здесь пробыл. Я пишу Познанскому судье, чтобы тот как можно поспешнее соби­рал подати и скорее бы присылал деньги.
Слыша, как сегодня отзывались о сборщиках, я не хотел бы, пока жив, занимать такую должность, и на сейме им, по всей ве­роятности, придется попотеть порядком.
Немцам не везет в Печорах; пробили там пролом и пошли на штурм, но русские приняли их храбро и отбили с большим уро­ном. Кетлер, племянник Курляндского герцога, полез было на стену, но под ним подломилась лестница, и он упал за стену в руки русских. Не знаю, убили ли его или посадили в заключение147. Под Печоры посылают еще пороху.
8 ноября
Приехал русский гонец от новгородского воеводы к виленс-кому воеводе с письмом. Воевода пишет, что едет гонец от вели­кого князя за опасным листом для великих послов и чтобы этому гонцу выдали опасную грамоту. Мы обрадовались, услыхав эту новость, и надеемся, что будет мир. Дай-то Бог! Гонец сообщал в частном разговоре, что Виленский воевода лучше и миролюбивее гетмана.
9 ноября
Гонца новгородского воеводы отправили обратно с опасною грамотою: не знаю, как скоро прибудет, — до Новгорода далеко. Пока туда доедет да пока воротится, пройдет около двух недель: значит, немало придется ждать главного посла. А то, что мы пред­полагали отсюда двинуться, вероятно, придется отложить, пока не приедет этот великий посол. Жолнеры настаивают. Более бога-
тые ротмистры успокоили своих товарищей; бедные же говорят: «Мы не имеем, чем обеспечить своих солдат. Пусть бы нам дали хоть по 10 злотых на коня». Но где их взять? Та небольшая сум­ма, которая недавно привезена, будет роздана венграм и немцам. О Боже! вот несчастная польская война! Воевать нам хочется, а денег достать не можем! Лучше бы заключить мир. Немцы Со-боцкого и Гостынского не хотят ожидать более и просят уплаты и увольнения. «Если уплатить не можете, то освободите нас, так как мы не можем здесь более оставаться». Король гневается. Немцам не везет в Печорах! Посылают им еще орудий и несколько сот венгров. Тамошние монахи творят чудеса храбрости и сильно бьют немцев.
10 ноября
Спорят с жолнерами; им дают письменное королевское обя­зательство относительно уплаты денег; король обеспечивает уп­лату доходами со всех своих имений. Жолнеры же требуют дру­гого обязательства, говоря, что первое не довольно верно. Соста­вителем документа должен быть Пржиемский: он же назначен послом в Шедзский сеймик, а в Прошовичи — староста Рабстин-ский, Бонар. Мы обождем великого посла и будем вести дело так, чтобы тут же на месте заключить какой бы то ни было мир, но перед земляками у нас нужно бы об этом молчать, потрму что на сейм все-таки поедем из-за денег, о которых следует похлопотать для расплаты с жолнерами; яу?кн0за({Же подумать о том, как уп­латить долг князьям и пр. Уверяю Вас, что положение жолнеров довольно хорошее: кто из них о чем попросит, сейчас получает. Мне кажется, что Ваша Милость, оставаясь дома, принуждены будете долго ожидать; не следует ли Вам теперь же подумать о себе? Через несколько дней Вы сравняетесь с военными, когда те вернутся домой.
11 ноября
Войско дойдет до положительной нищеты и никогда стольк,о не переносило, как теперь. Продовольствия нет почти никакого,
да неоткуда и привезти; сено едва получаем за 20 миль от лагеря. А сколько тут неприятностей и трудностей с перевозкой! Одеж­ды и денег положительно неоткуда взять. Если наши земляки, которые теперь дома у теплого очага пьют хорошее пиво, станут бранить нас и не захотят ничего давать, то это будет большим грехом с их стороны.
12 ноября
Сегодня приехал коморный с письмами от сенаторов. Уди­вительно, как долго идут письма, но, впрочем, во всем такой хаос.
13 ноября
Русские сделали вылазку на роту Гнезненского, которая была на аванпостах, но неудачно. Особенно отличились товарищи п. Гнезненского; 15 русских легло на месте. Сильно ранен татарин Гнезненского, который у него служит. Раненого русского бояри­на привезли в лагерь в телеге совсем пьяного: нужно ждать до утра, пока протрезвится. Очевидно, у них теперь заговенье.
14 ноября
Московский гонец, ожидаемый с таким нетерпением, сегодня должен б,ыть в лагере; слава Богу, что так скоро; уже послано ему навстречу; кажется, он приехал только за опасной грамотою для великих послов, а как скоро те приедут и с чем, Бог знает. При­дется нам ждать здесь до тех пор, пока они не отправятся. Комор-ники с письмами уезжают, и я оканчиваю свое писание.
Канцлер просит Вас поступать в том духе, как он Вам сооб­щил.
К воеводе он тоже писал, но что — этого не знаю. Ex castns eodem die. 1581.
Всей конницы, кроме рот Белявского, пана Варшавского, Ухровецкого, роты Иордана, немцев Фаренсбека, Бутлера и кроме волонтеров и придворных — 5570.
Порядок дневных и ночных караулов и кто с кем бывает на страже, начиная со среды на четверг с 11 октября.
Тут оканчивается очередь караулов и начнется опять правиль­но через 7 дней, считая и ночи; в очередь не войдут: обозная при­слуга, не нужная для караулов, также трубачи и барабанщики; кроме одного, который остается при роте для стражи. Таким об­разом, каждый, у кого 200 коней, должен послать на караулы 154 коня, считая тут же и пахолков; останутся 40 коней для фуражи­ровки, 2 трубача, барабанщик и три поводных коня; у кого 150
коней, тот выставляет 115, считая тут же и прислугу, а 30 — оста­нутся для фуражировки, два в поводу, два трубача, барабанщик, без которых можно обойтись на страже. Кроме того, остается три роты для посылок и для других надобностей, чтобы караульная служба Шла своим чередом, а именно: роты Аенка 150 коней, Дениски 150 и Пудловского 150 коней. Назначенные на карауль­ную службу части должны выезжать и остановиться на поле там, где укажет начальник, и никто не смеет оставлять своего места, пока не придет смена, под страхом наказания от гетмана; а тот, кому будет поручено приводить караулы, должен наблюдать, что­бы не было замешательства: кто стережет днем, тот должен сте­речь и ночью и притом попеременно, чтобы каждому выпадала очередь. А чтобы вместо караульной службы фуражиры лучше заботились о провизии, то следует, чтобы они выставляли вместе 600 коней — от 200 по 40, а от 150 по 30, от 100 по 20: тогда всех будет 120, которые могут и сторожить и добывать фураж; вместе с этим они могут вести списки, кто с кем хочет быть товарищем, лишь бы было 600 коней.