Мы с нетерпением ожидаем исхода этой войны, а каков будет — Бог знает. Пришла весть, что Корф, который везет порох из
Риги, — только в 12 милях от лагеря, на днях прибудет. Снаряжа­ют лестницы, фашины с серой да молотки, которыми будут раз­бивать стены. Солдаты дивуются на все, что творится; дезертиру­ют от холода босые, без шапок и платья, страшно дерутся с жол­нерами из-за дров, которые привозят в лагерь, отнимают друг у друга платье и обувь; затем жалобы и ропот на все, на венгерцев в особенности; на последних все войско озлоблено за то, что они немилосердно грабят. Какого-то венгерца король назначил началь­ником в Ворониче и Острове. Там тех, которые прибывают из лагеря для фуражировки или возвращаются из армии домой в Польшу, бьют без милосердия, все отбирают и сажают в тюрьму вместе со слугами, говоря, что в этих местах, которые уже заво­еваны, жители такие же подданные короля, как и другие, и пото­му обижать их, как подданных, не следует. Вчера в моем присут­ствии подчаший ротмистр Жебржидовский, у которого венгерцы отбили под Островом слуг, приехал в лагерь и привез с собой к судье раненого и избитого товарища своей роты: он громко ру­гался, кричал и грозил, жалуясь, что от венгров житья не стало! Говорят, что на будущих сеймиках будут составлять против них какие-то артикулы. Воровство в лагере страшнейшее. Некто Пив­ко, поручик роты Вонсовича, украл у своего ротмистра 700 золо­тых. При обыске все пропавшие деньги нашлись у него и к тому же он сам сознался. Служака он хороший, имел при себе 8 лоша­дей; как лошади, так и сбруя весьма порядочны, а родом он из-под Щебржешня; сомневаются в его дворянстве. Многие жела­ют, чтоб его казнили. Уже профос взял его в свое распоряжение, и мы надеемся, что он будет повешен. Вонсович же, лишь только получил свои деньги, хотел, чтобы его освободили, но напрасно — преступление слишком явно. У епископов требуют недосланного ими налога: гневаются на епископа познанского, который не толь­ко остатки, но и все у себя держит. (Русские, как всегда, вышли из города под защитой крепостного огня, постояли немного, по­гарцевали и воротились в город.)
9 октября
Гетман приказал ударить в барабан для сбора ротмистров; дер­жал к ним речь, укоряя их за то, что они устраивают какие-то частные сходки и помимо него хотят обращаться к королю. Это его задевает, потому что без гетмана нельзя ротмистрам ни схо­док делать, ни самим являться к королю с изложением своих нужд; на то есть начальствующий гетман, который должен знать о нуж­дах войска и обо всем докладывать королю; ему дана такая же власть, какой перед тем пользовался п. Тарновский135, и он даст им почувствовать эту власть. Если у них нужды какие или неприят­ности, то он готов сейчас их выслушать, но было бы гораздо удоб­нее собраться им здесь же завтра и сообщить ему обо всем. При­том он просит приказать, чтобы конница доставляла для пехоты по одному возу дров с каждой роты. Пржиемский, пользующий­ся наибольшим влиянием между ротмистрами, ответил, что он ничего не знает про сходки и сам их не устраивает, хотя его това­рищи терпят много нужды, но он уговорил их решиться все сно­сить, чтобы не лишиться милости короля. Что же касается до не­которых нужд их, то они завтра о них доложат. Гетман на это сказал: «Рад обо всем, о чем будут просить, подумать и позабо­титься, лишь бы не было сходок. Вместе с этим каждый из вас завтра скажет мне свое мнение, каким образом удобнее добыть город, потому что необходимые для этого предметы скоро прибу-дут из Риги, и прежде нежели они будут получены, нам нужно составить планы действия». Относительно пожалования гетман-ства канцлеру, о чем я писал в предыдущих письмах, теперь могу сообщить копию с грамоты на гетманство, предостерегая Вас не показывать ее никому и ни с кем не говорить об этом. Король созвал совет из сенаторов и ротмистров; обсуждали, каким обра­зом взять город; участвовал в этом совете Фаренсбек вместе с Вейгером; предлагались различные планы: наконец решили штур­мовать город с трех сторон, стрелять в него из орудий, старых окопов все-таки не покидать. Немалое затруднение, которое и те­перь еще дает себя чувствовать, в том, что одни окопы отстоят от
других на целые полмили, так что в случае вылазки русские могут порознь напасть на разделенные войска, в особенности на те, ко­торые в новых окопах, так как от них до лагеря ровно миля. Итак, постановку туров отложили до прибытия пороха. Как только при­везут порох, мы попробуем счастья. Симашке, луцкому подко-морию (он приехал волонтером с 50 конями), публично дано кас-телянство Брацлавское, а Киевское — князю Вишневецкому, ко­торый был брацлавским. Волынским панам приятно, что заседа­ют в совете. Лихтенштайнер из Силезии приехал на свой счет; видно, богач; говорит, что прибыл из чести служить королю.
10 октября
Дарили в барабан; все ротмистры собрались перед гетманс­ким шатром. Гетман сел на стуле перед трибуналом, кругом его разместились ротмистры; он произнес речь и предложил каждому заявить о нуждах своей роты. Пжиемский первый, как и вчера, начал говорить, что сходок никаких не было, что он убеждал то­варищей оставаться на службе, но те велели сказать, что если им заплатят жалованье, они останутся на время, пока будут в состо­янии доставать провиант; в противном же случае нужда заставит их покинуть службу. После Пжиемского другие ротмистры по­давали письменные заявления о своих нуждах в том же смысле: они жаловались на беспорядки в караульной службе, на то, что слишком часто доходит до них очередь этой службы — через пять или четыре дня (нужно стеречь 900 лошадей, извольте, Ваша Милость, сосчитать, сколько их всех), иногда мороз, солдатам холодно, так как нет ни шуб, ни сапог; а Боже упаси, если случит­ся вылазка: солдат должен взять копье или другое оружие, но от холода не может владеть им. Хотя и дадут ему деньги, но они его не согреют, потому что шуб купить негде; лошади голодают, да и те попадаются в руки русских, а остаток воруют венгерцы с ли­товцами (о последнем говорил Стадницкий, сердясь на Радзи-вилла. Пжиемский хотел помирить их, но это не удалось. Они
наговорили друг другу дерзостей, так что дело зашло далеко. Стад-ницкий вне себя от гнева). Другие, а именно старые данцигские жолнеры, требовали, чтобы было выполнено королевское обеща­ние, на основании которого им первым должны быть даны вакан­сии, так как в королевских объявлениях было сказано, что кто прослужит шесть лет, те первые получат отпуск. Гетман, записав на листе требования каждого, обещал об одних доложить королю, некоторые же сам готов был рассмотреть. «А теперь, — продол­жал он, — нужно нам всем настаивать на продолжении войны и осаде города; король не хочет требовать от вас невозможного; чего нельзя будет сделать, он оставит, понимая, что было бы глу­постью тратить понапрасну войско и морить его голодом: он очень хорошо знает, что этот враг страшен не столько стенами и замка­ми, сколько человеческой природой. Если придется говорить и советоваться об этом предмете не только с членами совета, но и с вами, то он готов все рассмотреть и решить, как следует. Король настаивает также, чтобы польские жолнеры, которые под коман­дой п. Трокского приближаются к Порхову, прибыли к нам и по­могли переносить трудности караульной службы. Что касается заслуженных денег, то об этом я доложу королю; я как рабочий, что дадут в руки, то и делаю; о наградах за службу и об отпусках я рад хлопотать: пусть всякий из вас хоть в полночь стучит ко мне в двери, если ему нужно; пусть он предъявит хоть какое-нибудь основание для отпуска, двери для него всегда буду? отперты {тут все, встав, низко кланялись и благодарили). У меня нет потомства или близкой родни, а потому мне Хотелось бы угодливостью и добротою оставить после смерти память о себе, как о добром че­ловеке».
Пжиемский от имени всех торжественно благодарил гет­мана.
На вопрос гетмана, не желают ли теперь же подать свои мне­ния насчет дальнейшей осады города, ротмистры ответили, что не могут говорить об этом публично, дабы каким-нибудь образом не узнал об этом неприятель; пусть лучше каждый приватно изло-
жит свои мысли гетману. Наконец зашла речь про Пивка, кото­рый обокрал Вонсовича: наказывать ли его, когда сам Вонсович не имеет на него претензии. Одни предлагали поставить его во время штурма впереди, где бы он погиб наверное; другие говори­ли, что его просто следует повесить. Иные сомневались в самой правильности суда, так как против него не выставили официаль­ного обвинителя. Некоторые говорили, что Пивка невозможно ставить в ряду солдат во время штурма, потому что тогда он легко может перебежать к русским и сделаться опасным лазутчиком. Инстигатора** не нужно ввиду того, что обвиненный сам сознал­ся: поличное найдено — признался, — тут за инстигатора суд. Ста­вили в пример Венгржиновского, обокравшего Гаринка; Гаринек не доносил на него; даже сам покойный король и войско просило за него Мелецкого, а все-таки тот приказал его повесить. Тогда гетман решил: «Пусть же завтра будет повешен; пусть профос отправит его». Скорый декрет!
Шуйский: возбуждает в городе народ, говоря, что какому-то нищему старику явилась ночью Божья Матерь и убеждала граж­дан храбро защищаться, обещая, что король города не возьмет.
Ядер в городе, видно, нет: куют их постоянно. Уже с церквей сдирают железо; пленные сообщают также, что в городе 25000 центнеров пороху, а мы прибыли сюда, имея всего-навсего только 600.
11 октября
Русские в громадном числе около 3000 пехоты и 500 конных сделали вылазку. В этот день на аванпостах были: Гостомскии, Бонарь и крайний Мнишек. Русские напали на роту Бонара, но, видя, что мы поспешили к нему на выручку, оставили битву и, с час постояв, ушли назад в город. Под Гостомским, в то время как он возвращался, убита лошадь. Nulla dies sine linea136, да вот и се­годня нам не посчастливилось: тридцать гайдуков убито, да про-