Die 18 Augusti. Был совет, на котором решали, что необходимо взять Великие Луки и определить путь, каким идти королю. Та­ким образом, в этот же день послан вперед, как обыкновенно, пан Потоцкий с передовым отрядом и с людьми, которые наводят мосты и исправляют дороги.
Die 19 Augusti. Выступил пан Троцкий со своими людьми.
Die 20 Augusti. Выступило в поход все остальное литовское войско.
Die 21 Augusti. Мы с королем двинулись в вышеупомянутом порядке. Пройдя две мили, мы расположились в густом бору, где мало не только травы, но и тощего вереска. Нам придется идти этим бором по крайней мере два дня31. Другая дорога была лучше, но только надо было бы наводить много мостов, к тому же она длиннее. Король предпочел идти этою дорогою, так как не желал терять времени, которого и так уже было мало. Только сегодня вытаскивают из воды пушки. Всемогущий Господи Боже, пошли благополучный исход!
В эти дни привели пленных от черкасского старосты, князя Вишневецкого32, и принесли от него письмо. Он пишет, что, взяв своих людей и соединившись с дикими татарами, зашел в глубь московских земель и угнал больше 3000 пленных и больше 10000 скота. Ни одного города не взяли и никакой сдачи не видели. Плен­ные подтвердили тоже. Они говорили, что причина этого та, что московский князь из предосторожности бережет все свои силы для короля. По их словам, князь очень испугался, когда услышал о наборе королем большого войска, но всего более беспокоило его то обстоятельство, что он не мог довериться своим людям33. По­этому он и послал гонца в Чашники34, извещая короля о великих послах, которым наказано было торопиться. Он велел съехаться всему духовенству в свою землю, всем владыкам, всем митропо­литам, просил у них прощения, признавался в своих грехах, каясь перед Господом Богом, особенно в тех убийствах, которые совер­шил над своими подданными. Пленные говорили, что он обещал­ся быть добрым ко всем. Бедняжки русские с великими слезами
все ему простили и присягнули в верности, вследствие чего он стал таким надменным, что даже приказано было великим послам во­ротиться с дороги. Впрочем, они уверяли потом, что князь снова приказал послам спешить к королю, когда узнал через своих ла­зутчиков о многочисленности королевского войска, которое идет так плотно, как мошки.
Получены также письма из Орши от воеводы смоленского Филона35, который пишет, что его конные и пешие казаки, всего числом 600, ходили далеко в Московскую землю, но нашли мало добычи, потому что все свезено в глубь государства, а людей они не хотели брать; из них тоже ничего не было порядочного, остава­лись только старые да слабые; все годные были уже взяты в вой­ска или в города для осады. Всюду говорили о больших потерях в московских людях. Из пленных прислал двоих только бояр, ко­торые подтвердили то же. В Ливонии один немецкий ротмистр поразил русских, которые пошли на Кокенгузен36; он прислал к королю одного пленного, который рассказывал об унижении мос­ковского князя перед своим народом и о том, что его господин, какой-то князь, был послан московским государем во все ливон­ские замки для приведения всех русских к присяге в том, что они будут стоять до смерти против короля и его войска. Король при­казал черкасскому воеводе производить со своими людьми как можно больше нападений на Московскую землю. С другой сто­роны, велел Филону с теми людьми, которых у него несколько тысяч, преимущественно волонтеров из князей и шляхты литовс­кой, и с пехотой, нанятой на королевские деньги, разорять Мос­ковскую землю и предпринять осаду Невля и Озерищ. В Ливо­нии королевского войска будет служить на жалованье всего око­ло 3000. Гетманом этого войска, или наместником воеводы ви-ленского, пан Дембинский37, которого называют палукской пунею38. Есть и немцы на жалованье королевском. Король писал также курляндскому князю39, чтобы и там общими силами постарались для короля. Значит, и они не будут сидеть без дела. Завтра, дол­жно быть, мы выберемся из этого бора в поле и будем под Лука-
ми не позже 27 августа. Там тоже король не оставит нас без дела. Я многого не знаю, но верно то, что давно уже короли польские не заглядывали в эти страны. Сознаюсь, что если кому, то в осо­бенности мне не хотелось на эту войну и я почти invitus40 ехал, но теперь благодарю Бога и тех, которые меня уговорили ехать; ибо не жалею, когда терплю разные неудобства, без которых войны не бывает и которых чем дальше, тем будет больше; и потерь, хотя бы меня и не вознаградили за них, буду менее жалеть, чем если бы остался дома. Что же до опасностей, то я давно уже поло­жился в этом на Господа Бога; что Им определено, то не минуло бы меня и дома. Боже, дай только хорошего порядка, который послужит надеждой на облегчение наших трудностей.
Die 21 Augusti. Получены опять грамоты от московского царя, копии с которых я так скоро достать не мог; он увещевает не про­ливать христианской крови, но дожидаться послов его, обещая, что они предложат мир на хороших условиях.
Die 22 Augusti. Мы расположились в трех милях в бору, у реки Комли.
Die 23 Augusti. Мы стали лагерем в четырех милях у озера Долеца(Ооке).
В прошлую ночь виленский воевода доставил четырех плен­ных из касимовских татар, которые в числе 150 были подосланы к нашему войску для добывания языка41. Их открыли и захватили казаки князя Острожского42. При этом был Голубок, начальник 200 казаков с длинными пищалями, на хороших конях. Пленен­ных король велел отдать мне; их подвергали пытке, каждого осо­бо, но все говорили с пытки одно и то же: о большом страхе и о том, что в Великих Луках сосредоточены значительные силы. В замке 500 московских стрельцов и 400 великолуцких, 100 кон­ных казаков, конных детей боярских 100, слуг их и коней 300; затем тверской царь Симеон43 и младший Мстиславский44 имеют под собою 20000 Войска. Они отступили назад к Холму, по на­правлению к Москве. Говорили также, что московский князь строго приказал своим воеводам не вступать в бой в открытом поле с
войском нашего короля, не иметь даже ни малейшей стычки и только стараться, как бы исподтишка, забирать людей, тешась над королевским войском. Говорили тоже, что жители сами намерены сжечь весь город Великие Луки, лишь только король окружит его. Они будут защищаться только в крепости, которая снаружи окружена земляною насыпью, обложенной дерном. Когда их спро­сили, почему до сих пор не видно князя с войском и почему он не пришел на помощь взятым крепостям, а еще приказал отступать, они ответили, что через лазутчиков ему известно о многочислен­ности королевского войска. Говорили тоже, что три татарина, убе­жавшие из нашего войска, донесли великому князю, что у короля 106000 вооруженных конных людей, готовых к бою. Вследствие этого большой страх. Московский князь надеется, что с прибы­тием послов к королю будет мир; он приказал им сделать большие уступки, лишь бы только заключить мир. В этот день канцлер послал с Збигневом-Олесницким пленного, начальника этих 150 татар; зовут его Ульяном Износковым45; он москвич, боярский сын, живет всегда в Казани и под своею командой имеет несколь­ко тысяч людей. Он говорит, что случайно наткнулся после этого погрома на людей гетмана и что его бросили собственные казаки. Оно так и есть, потому что он только один захвачен. Он ничего нового не говорил, а только все то, что и другие пленные. Он хорошо защищался и сильно изранен.
Die 24 Augusti. Король остался на том же месте, а господа литовцы пошли вперед. Король последует за ними завтра.
У Коптева монастыря, в трех наших милях от Великих Лук, мы все соединились с канцлером. Там король хочет выслушать послов, которые и сегодня могли бы быть в войске, только ко­роль приказал приставам нарочно медленно подвигаться с посла­ми, потому что он вследствие тяжести пушек скоро не может выб­раться из лесов. Думаю, он очень жалел, что посол ничего не иай-дет, ни травы, ни мелкого хворосту после нас. Вчера началась боль­шая слякоть, которая, если Бог не отменит, доведет нас до край­ности. Ведь можно легко подвергнуться какой угодно опасности,
зайдя так далеко в неприятельскую землю; поэтому всем вам сле­дует молить Господа, чтобы Он, как вначале, так и впредь, спос­пешествовал королю и его войскам и благословил, имея нас всех в Своем попечении и под Своею святою защитою.
Die 25 Augusti. Сделав три мили пути, король расположился в монастыре, который называют Коптевым. В этот день вместе с панами гетманами он отправился в носилках к крепости, до кото­рой ровно две мили. Король осматривал крепость, взявши с со­бой пана Троцкого, меня, Габора Бекеша и какого-то Барба Дзюр-дзея46. Мы были так близко от крепости, что можно было по­пасть в нас не только из пушки, но и из хорошего ружья. Литов­ские паны, главным образом пан воевода виленский, удерживали, просили короля, но напрасно: на все был один ответ: Certe, nihil est, domini mei47. В нас стреляли, но по милости Божией безус­пешно. Под слугою папа Троцкого, выехавшим далеко вперед, убили коня, который и пал на месте. Осмотрев эту сторону крепо­сти, мы повернули к лагерю, и тут на прощанье ядро ударило как раз перед нами, когда мы ехали вместе с королем.
Die 26 Augusti. В течение этого дня мы оставались на том же месте. Король опять с нами в носилках. Перейдя вброд реку, ко­торую зовут Ловатью, он осматривал замок с другой стороны. Он тотчас решил, откуда вести осаду, где поставить лагерь. Один поляк из литовского войска, имени его я еще не знаю, пустил ко­пьем в мост у замка. Я забыл сказать, что вчера русские сожгли весь город, который был гораздо больше, чем Вилена, взятая дважды, а некоторые считают его еще большим.
Die 27 Augusti. Литовское войско остановилось на поле в го­товности к бою на том месте, где предполагался лагерь. Король с своею частью армии двигался таким образом: я шел впереди, вы­строив весь свой отряд, в котором считалось 2112 коней, в один полк, который называют «отчаянным», пустив вперед пана Тем-ркжа48 сего пехотой, пана Претвица49, трембовельского старосту, с его людьми, и с ними казацкие разъезды; хотя пан Претвиц и